Когда на часах примерно около двух ночи, можно повернуться в постели на бок и прислушаться. Какие-то смутные материи витают в воздухе, заставляя его дрожать. Неясный гул на высоте 30 метров, столкновение эфирных масс, преобладающий тенебризм. Нарезки на тридцатипятимиллиметровой пленке: серый, со всполохами темно-бирюзового парк, который видно под малым углом наклона. Небо вовсе не такое, каким ему положено быть в это время: не цвета асфальта, а с налетом чайной розы. Где-то на семи минутах на расстоянии в два километра спит Рип Ван Винкль. Колесо обозрения впивается в небо, но зарево невозможно увидеть. Стоишь на перекрестке и смотришь на свои бледные босые ноги, которые, кажется, давно поглотили окружавшие их цвета. Глаза под ресницами совершенно сухие, чудится гораздо большее отсутствие собственного носа, чем обычно; слышно тиканье часов. Часов, которые давно убрали с изголовья кровати, но то ли отзвук собственного сердца, то ли что-то другое заменило их, придав картине событий полноту и законченность, точку, fin.