Я начала делать колоссальное панно о США (как Диего Ривера делал фреску с Лениным и Троцким). К сожалению, у картинок есть смысл.
Первый ряд: Каньей Вест (богатый черный парень из Атланты), Лана дель Рей (бездушная американизированная девчонка), радужный Элвис.
Второй ряд: охотничьий штат Нью-Йорк, религиозный штат Алабама (58 % процентов населения посещают церковь раз в неделю), штат Лас-Вегаса Невада (где даже молоденькие мормоны позируют обнаженными), штат Айдахо — именно там застрелился Хемингуэй. Я тоже поеду в Айдахо; цветовой гаммой выражена безотчетная грусть из-за запрета на ввоз киндер-сюрпризов в Америку.
Третий ряд: греческие буквы университетских братств расшифровываются именно так; программа “Мамы-подростки” по МТВ; вся американская литература вышла из “Гекльберри Финна”; Холден Колфилд из “Над пропастью во ржи” — я не вспомню лучшего героя книг.
Четвертый ряд: Джейсон Тодд, незадачливый второй Робин, убитый зрительским голосованием; HBO с жалким слоганом 2011 года; удивительный Рэй Брэдбери (лучший писатель на свете) с марсианским кроликом “Плейбоя”, где Брэдбери печатался в 1954 году; канадский сериал “Trailer Park Boys” — “Реальные пацаны” в успокаивающей атмосфере трейлер-парка.

запись создана: 15.01.2012 в 02:20

В одном мае то же приключилось и со мной. Возможно, я буду преследовать людей и предлагать им стильные иконографические портреты, где они — великомученики; за целую семью — скидка. Харе Кришна!

Я рисовала этот набросок летом 2010. Прощай, лето 2010, ты и так затянулось до стыда.
Даже к своим рисункам я не отношусь серьезно

— А кто ты вообще?
— Мы с А. очень медийные.

Еще вчера я была обыкновенной мечтательницей, а сегодня я записывалась в студии Минского завода Октябрьской революции, в цехах которого мы (открываю тайну!) снимем очередной гениальный клип. Я озвучивала резиновый шар — протагониста игры для айфона. Он умирал на ножах и от истощения, а еще много смеялся. Я рождала все звуки на свете и проклинала искусство. За одним стеклом находился Мир музыки после 1984 — ребята с начесами и c дорогими педальками. Я показала А., как выглядят комбик и педальки, потому что я разбираюсь в музыке. За другим стеклом была Комната желаний с графитным крестом и с большим гипсовым членом, смеющимся на столе. Я ее не увидела, потому что с незнакомыми людьми я веду себя очень скромно.

Сегодня в Минске началась весна, и я расскажу о Ярославе Сахончике (Сахончик — коннотация). Ярослав — мой младший друг (я разговариваю с ним чаще раза в неделю). Наша дружба прошла через стадию постоянных насмешек с моей стороны, и теперь я снисходительно отношусь ко всем проявлениям его чуткой натуры: сам Ярослав “уже не знает, когда говорит что-то стоящее, а когда говорит глупости”. Ярослав работает системным администратором в суде Центрального района, и один раз я была в его Убежище (изменила размер значков на его рабочем столе и была изгнана). На его работе одни женщины, но он не смотрит в их сторону, потому что Ярослав — жертва Шотландии. Он обожает виски и рыжих, и у него очень много проблем с тем и с другим. Если Ярослав сталкивается с рыжей девушкой, то ее ничто не спасет, потому что таких, как Ярослав, французы называют некомпетентными. Мама считает, что Ярослав с его внешностью мог бы найти себе царевну, но ему нужна воительница.
Ярослав дает мне советы (“зачем ты открыла уши?”), делает комплименты (“у тебя улучшения в стиле, ты пришла к gorgeous от gross”) и готов ходить со мной по магазинам. На парах он любит сочинять стишки на английском, и это получается у него настолько быстро, что все друзья сходятся в одном: Ярослав должен писать селф-хелп буки.


Из последней строчки “And now she's angry loosing her charm” невозможно понять: то ли Ярослав допустил ошибку в слове “lose”, то ли очарован мной. Ярослав всегда неоднозначен, и я каждый раз не знаю, что происходит в его мире. Мы с Ярославом правильные друзья: я не буду его рисовать, а он никогда не удалит альбом с моими фотографиями в порыве злости. Привет, Ярослав!

Я, как и все, иногда принимаю важные решения. Около ЦУМа уже поставили елку, а по C++ у меня сдана одна лабораторная из восьми. Но меня беспокоит не это. Глаша шутит, что я всегда компилирую, потому что использую Courier. Courier не самый удобный шрифт, потому что он моноширинный — набор тире у меня отсутствует, но я использую его из-за ненависти к другим шрифтам. Я ничего не смыслю в компоновке текста, но немного одержима кавычками. И у меня внутри каждый раз что-то умирало, когда мне приходилось использовать кавычки—“елочки” для редких слов на английском. Я не чувствовала себя достаточно сильной, чтобы использовать два набора кавычек: английские и “елочки”. Еще в основе Courier лежит шрифт пишущей машинки, а на ее клавиатуре отсутствуют знаки штрихов (прощайте, кавычки!), и я чувствовала себя Франкенштейном. Поэтому я целиком перешла на английские кавычки: они больше всего напоминают машинописные. Теперь я пишу для деток. Кстати, мамины корейцы рисуют “елочки” в тетрадках, и это выглядит ублюдочно.

Я довольно несчастный человек. Короткие периоды вдохновения, когда я могу без еды и сна заниматься ерундой, которую я называю искусством, сменяются этапами игры в ропщущего Иова Многострадального. Я пыталась диагностировать себе маниакально-депрессивный синдром, но я недостаточно талантлива. «Happiness in intelligent people is the rarest thing I know» — этой цитате Хемингуэя нет места в моей эпохе. Мне бы и хотелось за что-нибудь бороться, но настоящие люди мне не нравятся. А все настоящие и, главное, злые работы — работы русских эмигрантов 20-х годов — кажутся мне тенденциозными и нелепыми, потому что даже русские эмигранты забывали, за что боролись. И мне становится стыдно: старик Хемингуэй растерял все шутки во время гражданской войны в Испании, а я всю жизнь стремлюсь к шуткам и не могу бороться ни за Республику, ни за религию, потому что, на самом деле, я довольно счастливый человек.

Дима, спасибо еще раз за посылку с лакричными конфетами, которые я люблю больше всех других сладостей! Как я уже говорила, я чувствую себя ребенком из христианской миссии, а такие дети — самые благодарные.

Мне теперь очень нравится Блейн из «Glee», и сегодняшний вечер я проведу так же, как и ребята из этой песни, только старомодно. Я могу все: сегодня симпатичный незнакомый мальчик сказал, что у меня очень красивые волосы.

Привет, подружка. Тебе всегда приходится расплачиваться за все ошибки. И дело даже не в том, что ты решила метко глитчнуть вместо выдержанного пиксель-арта. Наследие Пола Робертсона подождет, ведь ты еще так молода, в твоей жизни недостаточно убожества. Поздоровайся с цветами восьмидесятых.

Композиция украдена из «Тоталли Спайс»

Моя лирика Тимоти Лири, или Я опять сделала это! (английский язык)

TOO LITTLE, TOO LATE

ACT I

Minsk. Torrents of heavy autumn rain. A girl and a bearded man are singing in the rain. The girl is practicing her eloquence, the bearded man giggles.

THE GIRL [embarrassing herself once again].

Once there was a kid from Karl Marx street
With Dali's mustache and Gumilev's glimpse.
The kid was adorable, full of passion,
Defering to him was such a pleasure.

[Not sure if she sounds believable enough.]

We have lost his mustache
and our tremulous friendship,
Left cinders
and ashes.

I probably still adore him
Even though he is a liar.
But there was an academic pyre!

THE BEARDED MAN [gravely]. So, if you are over your "disgust" business and want to have a great laugh... let her know. Presumptuously, but she said she would like to go out with you for texting and scones. Why not? She is so round-faced and cute.

THE KID [out of the blue, scornfully]. Too little, too late.

Это интерактивная пьеса. ИМЕННО ВЫ можете ИЗМЕНИТЬ решение KID’а и спасти наших героев, отправив SMS на наш короткий номер или связавшись с нами любым другим способом. ГОЛОСУЙТЕ!

После пережитого ужаса падения дома Симс я хотела написать про обмирщение любви и цифровую аберрацию (в духе одиозного журнала «Луч»). Но интернет вывел все на совсем другой уровень. Известно, что немцы похищают чужие изобретения и доводят их до приличного вида. Только немцы могли сделать такую нелепицу.




Немного высшего класса: одна испанская песенка, переведенная Бальмонтом.